7-й Сибирский армейский корпус в июньском наступлении 1917 года (по материалам личного фонда В.П. Кравкова в НИОР РГБ)

Российский Михаил Анатольевич,
кандидат исторических наук,
советник Первого Европейского департамента МИД России
rossiyski@list.ru
 

Серия наступательных операций русских войск Юго-Западного фронта в июне 1917 г. стала последним примером масштабного участия бывшей Русской императорской армии в Первой мировой войне. Призванное, по замечанию А.И. Деникина, «испытать боевые свойства революционной армии[1]», июньское наступление показало, сколь пагубное влияние оказал на боеспособность войск тяжелейший социальный кризис, в который Россия начала погружаться после Февральской революции 1917 г. Провал наступления усугубил и без того тяжелую внутриполитическую ситуацию в охваченной революционным брожением стране.

(В.П. Кравков)

Новый свет на эту трагическую страницу в отечественной военной истории проливает готовящийся к публикации в сентябре 2014 г. исторический памятник – записки корпусного врача 7-го Сибирского армейского корпуса Василия Павловича Кравкова (1859-1920)[2]. Это не только личный дневник, содержащий скрупулезные поденные записи об обстановке в штабе корпуса и его частях, меткие характеристики сослуживцев автора, сообщения о боевых действиях и отклики на политические события в России, но и уникальный комплекс документов (в т.ч. секретных), осевших в личном архиве В.П. Кравкова. Записки корпусного врача позволяют лучше понять и более полно осознать масштабы трагедии, свидетелем и участником которой ему довелось стать.

Сохранению этого уникального памятника эпохи мы обязаны усилиям нескольких поколений сотрудников Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В.И.Ленина, а ныне – Научно-исследовательского отдела рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ). Хочется надеяться, что дневники В.П. Кравкова, к изучению которых ныне делаются первые шаги, будут востребованы историками Первой мировой войны и займут достойное место среди других свидетельств, оставленных его современниками.

 

* * * *

 

С начала апреля 1917 г. 7-й Сибирский армейский корпус находился в резерве 7-й армии и располагался в районе галицийского города Коломыя[3]. В самом городе разместился его штаб. В составе корпуса находились 12-я, 13-я и 19-я Сибирские стрелковые дивизии, 8-й Сибирский инженерный полк и 7-е Сибирское радиотелеграфное отделение.

К этому времени действительный статский советник[4] В.П. Кравков, назначенный корпусным врачом еще в январе 1916 г., оказался самым «старослужащим» среди высших чинов штаба. Инспектор артиллерии корпуса генерал-лейтенант Н.В. Ивашинцов[5] занимал свою должность с февраля 1917 г. В.П. Кравков в своих записках дал ему характеристику: «из молодых – ранний[6]», и с неодобрением отметил монархические симпатии генерала в дни Февральской революции. 15 (28) мая в Коломыю прибыл назначенный командиром 7-го Сибирского корпуса генерал-лейтенант В.А. Лавдовский[7]. В день знакомства корпусной врач отозвался о нем так: «Субъект, по первому впечатлению, из фарсовых героев оффенбаховского типа[8]». Позже всех – до 21 мая (3 июня) – в расположении корпуса появился новый начальник штаба генерал-майор А.Г. Лигнау[9]. О нем автор записок отозвался как о «человеке вполне добропорядочным[10]».

Весной 1917 г. в частях 7-го Сибирского армейского корпуса отмечались все негативные явления, характерные для русской армии после ее «демократизации», вызванной Февральской революцией – резкое падение воинской дисциплины, растущая рознь между солдатами и офицерами, рост дезертирства. В.П. Кравков свидетельствует: «Шквал революционных волн разорвал всякую дисциплину ума и воли людей[11]». «Армии как боевой, сплоченной единицы – нет, а существует вместо нее какой-то сплошной «солдатский совет[12]». Впрочем, в обострении отношений между солдатской массой и командным составом, по мнению автора записок, немалая вина принадлежала последнему. «Офицерское кадровое хамье, – писал он, – своим бестактным поведением провоцирует солдат, впору хоть бить ему морду! [...] К солдатам у офицерства самодержавного режима существует какая-то мелочная садическая мстительность; немудрено, что у солдат залегло на душе по отношению к этим привилегированным безголовым дикарям много ненависти и презрения[13]». Штаб корпуса констатировал беспрецедентное падение боеготовности его частей. «В настоящее время, – отмечал В.П. Кравков, – из корпуса, пожалуй, найдется около 1/3 солдат, более или менее сознавших, что надо нам довоевать, и готовых идти на позиции; на остальные 2/3 пока приходится поставить крест[14]». Маршевые роты укомплектования прибывали из тыла сильно поредевшими вследствие дезертирства по пути следования. Корпусной врач записывал: «Вместо рот пополнения на фронт приходят одни лишь списки, приветы и красные флаги с надписями «Война до победного конца[15]!»

18 апреля (1 мая) 1917 г. В.П. Кравков сделал следующую зарисовку занятой войсками Коломыи: «Бездельничающее гарнизонное солдатье с гармониками и навешанными красными бантами, как с писанными торбами некие умники, бродят по городу и празднуют 1 Мая по новому стилю; бешено несутся с красными флагами автомобили и грузовики, переполненные нашими оголтелыми воинами, исполненными храбрости, да только не против тевтонов… В «республиканских клубах», на митингах – трескучая болтовня на политические темы с заезженной трафаретной фразеологией… Для смельчаков, умеющих говорить, открывается теперь на Руси богатая карьера! Узкие эгоистические интересишки прикрываются высокими, пышными принципами и двусмысленностями…[16]»

«Все речи, речи… целые водопады речей… – горестно констатировал заслуженный корпусной врач. – Матушка-Русь, истекая словоблудием в ратоборстве своих узко-животных разрозненных сил, все более и более расхищается на клочки, распадается…[17]».

21 мая (3 июня) 1917 г. 7-й Сибирский армейский корпус получил приказ командующего 7-й армией генерал-лейтенанта Л.Н.Бельковича[18] сосредоточиться в районе городка Подгайцы[19] для последующего выдвижения на позиции на участке Потуторы[20] – Мечищув[21] с целью смены частей 108-й пехотной дивизии. В соответствии с полученной директивой был издан секретный приказ по корпусу № 169 от 21 мая 1917 г. [22], копия которого сохранилась в архиве В.П. Кравкова.

Однако выполнить боевое распоряжение командира корпуса в сложившихся условиях оказалось делом нелегким. 22 мая (4 июня) В.П. Кравков записывал: «Вечером пришли тревожные сведения, что 46-й, 47-й, а за ними и другие полки дивизий не желают выступать в поход, выставляются солдатами мотивы капризничающих детей: кто из них требует, чтобы на позиции шли все губернаторы и вице-губернаторы, кто утверждает, что их желают извести «буржуи», ч[то]б[ы] завладеть крестьянскими землями, кто требует объяснить им предварительно задачу движения и цель предстоящих боев, кто ссылается на худые сапоги и ватные штаны и фуфайки, не заменяемые летними, кто жалуется на недостаточный отдых, когда-де другие корпуса пользовались им до трех месяцев, кто настаивает, ч[то]б[ы] полки отвели прямо в Киев, а киевские части пусть идут в окопы, кто высказывает негодование, что-де офицеры как господа раскатывают в автомобилях с сестрами [милосердия], пьянствуют, а командир-де одного полка бегал в Коломые за девочками, и т.д., и т.д. Полнейшая разруха дисциплины… Солдат все увещевают и усовещивают. [...] Посев анархических идей дал пышные всходы. Офицерство в частях обезличилось и идет на полном буксире бунтующих солдат; нек[ото]рые офицеры и сами подбивают последних не уходить на позиции. «Комкор» в полном отчаянии; надо телеграфировать в армию о случившемся. Генерал Ивашинцов боится, если в случае отставления от должности Лавдовского ему придется заступить на его место, а солдаты грозят штыками всякому, кто будет перечить их воле! [23]»

Активную роль в «увещевании и усовещивании» Сибирских стрелковых полков сыграл комиссар 7-й армии Б.В. Савинков[24], которого В.П. Кравков ошибочно посчитал «членом Государственной думы[25]». Надо сказать, что имя видного эсера-террориста корпусному врачу было совершенно не известно. Лишь познакомившись с комиссаром лично, Василий Павлович с удивлением записал: «Оказывается, он – бывший террорист, соучастник убиения Плеве и [великого] князя Сергея Александровича!» Дневник корпусного врача доносит содержание одного из его разговоров с Б.В.Савинковым в штабе корпуса о сложившейся ситуации. «Комиссар Савинков, урезонивавший взбунтовавшихся рабов, – записал В.П. Кравков, – с сокрушением сердца признался, что ничего с ними не поделаешь, как только пустить в ход пулеметы! Значительно поправел! Должен поправеть и Керенский[26], когда узнает, что творится за сценой его красноречивого ораторствования с энтузиазмом аплодировавших ему невоюющих воинов[27]!»

В.П. Кравков, с довоенных времен симпатизировавший партии кадетов и приветствовавший Февральскую революцию, разочарованно констатировал: «Армия наша обратилась в самую свободную на свете республику, но совершенно переставши быть армией, к[ото]рая тем должна быть сильней, чем самодержавно-монархичней будет форма ее управления! Какая гримаса действительности, что царская армия оказалась могущественнее свободной армии революционной России![28]»

Предпринятые командованием усилия возымели некоторое действие. 24 мая (6 июня) В.П. Кравков записал: «Сегодня, после долгих уламываний, согласился идти на позиции 50-й полк, хотя и не в полном своем составе; остальные полки еще упорствуют[29]». На следующий день примеру 50-го Сибирского стрелкового полка последовали и другие части корпуса. Автор записок отмечал: «После красноречивых заклинаний и патриотических воззваний с участием комиссара Савинкова соблаговолили выступить 45-й и 46-й полки с 12-й артилл[ерийской] Сибирской бригадой; 47-й полк не вышел и объявил автономию! 48-й полк и 49-й продолжают пока раздумывать; 51-й полк «позволил» идти желающим, но отобравши от них всякое снаряжение; 52-й полк целиком стоит на месте, арестовавши всех офицеров, включая командира! «Здесь чудеса – здесь леший бродит…» Вот к чему привела тактика непротивленства злу, творимому разнузданной толпой[30]!»

26 мая (8 июня) движение частей корпуса к Подгайцам, наконец, началось, хотя и представляло собой, судя по впечатлению очевидца, довольно печальную картину. В.П. Кравков свидетельствует: «Пошли небольшие части 48-го, 49-го полков; в общем, из всего корпуса согласилась идти на позиции лишь значительно меньше, чем половина стрелков; 52-й полк по строптивости перещеголял 47-й полк; оставшаяся вооруженная орда имеет намерение идти прямо на станцию и требовать своей посадки: кого в Киев, а кого – в Москву! Не чувствуя на себе никакой узды, освобожденные рабы делают попытки всячески испортить пути сообщения, ч[то]б[ы] задержать ушедших товарищей и прекратить возможность прибытия сюда других войсковых частей. Ну, моментик: свои «православные» стали нам теперь страшнее швабо-германцев[31]!» «Примечательно, – писал он далее, – что войсков[ые] части, где люди поразвитее – 12-я и 13-я артилл[ерийские] бригады и инженерный полк, – вышли безо всяких скандалов. Не оправдал себя на деле 50-й полк, из к[ото]рого ушла лишь маленькая горсточка стрелков[32]...»

28 мая (10 июня) в Подгайцы выдвинулся штаб 7-го Сибирского корпуса. О переезде из Коломыи в Подгайцы В.П. Кравков записал: «В 10 утра выехал в автомобиле на Подгайцы через Обертын[33], Нежвиску[34], Поток Злоты[35], Бучач[36], Монастыржиско[37] – расстояние около 125 верст; с нек[ото]рыми остановками прибыл на место в 6 час[ов] вечера, по обыкновению совершенно разбитым. Проезжали через Обертын с тревожным волнением, как бы «товарищи» автономного 47-го полка не взяли бы, да и не арестовали меня с попутчиками, аннексировавши автомобиль, а нас посадивши к себе заложниками; мимо этого места даже артиллерия двигалась с соблюдением всех мер предосторожности, кои предписываются к выполнению при следовании через опасную неприятельскую зону. Означенный полк творит разбойство по деревням, за ним и другие из оставшихся».

29 мая (11 июня) в Подгайцах была получена директива командующего 7-й армией о предстоящем наступлении корпуса на фронте Потуторы – Мечищув, доведенная до сведения офицеров секретным приказом по корпусу № 96250[38]. Василий Павлович с тревогой задавался вопросом: «Чем-то нас Господь благословит? При неудаче нашей немцы нам жестоко отметят, и мы отсюда не унесем своих ног[39]».

30 мая (12 июня) новый главнокомандующий Юго-Западным фронтом А.Е. Гутор[40] провел в Подгайцах совещание с командирами корпусов о предстоящей операции. В.П. Кравков записывал: «...Вечером был составлен в легкой степени митинг солдатский, на к[ото]ром вел речь Гутор; вышла она очень и очень слабой – говорил тихо и неубедительно, распространяясь преимущественно по части поучения, как не следует увлекаться ораторами-краснобаями, могущими только сбивать с толку непросвещенные умы; одним словом – обращение к солдатам вышло бесцветное, не по-наполеоновски; а как бы было уместно теперь разжечь дух воинов ввиду готовящейся атаки, сказать бы хоть, напр[имер], с пафосом: «Ребята, впереди у вас – земля и воля, а сзади – позор и ничего!» и проч. в этом роде, в коротких и крылатых выражениях[41]…»

В выдвигавшихся на позиции войсках чувствовался заметный недостаток в людях. Корпусной врач отмечал: «В одной 23-й дивизии около 6 тысяч, да немногим более в обеих дивизиях 12-й и 13-й Сибирских: из тыла мало желающих идти на укомплектование[42]».

Мода на коллегиальность в принятии решений, в значительной степени тормозившая работу армейских учреждений, не обошла стороной и военную медицину. 1 (14) июня В.П. Кравков записывал: «Был в Мужилуве[43] на совещании врачей корпуса. Прегрустная картина развязавшихся языков и распоясавшихся широких русских натур. Я в своих распоряжениях все еще по старинке сбиваюсь на единодержавие, коллеги же мои коррегировали меня на новый режим многоглавого решения вопроса даже и о выеденных яйцах. Все это еще было бы сносно при мирной обстановке, но отвратительно, смешно и вредно для дела в боевые моменты».

Все последующие дни в расположение корпуса из-под Коломыи продолжали прибывать группы «отщепенцев» на соединение с товарищами. В.П. Кравков записывал: «Пришли известия, что 47-й полк во главе с штабс-капит[аном] Волоховым за небольшой кучкой солдат, оставшихся под Коломыей, одумавшись, идет на соединение к нам сюда, остановившись пока в Монастыржиско до выяснения вопроса – примут ли его теперь в дивизию, или нет[44]». «Прибыло человек 10 офицеров, совершивших прорыв и бежавших из плена арестовавшего их 52-го мятежного полка под Коломыей[45]».

Перед наступлением в штабе 7-го Сибирского армейского корпуса царили отнюдь не радужные настроения. Дневник корпусного врача свидетельствует: «Накануне готовящегося нашего пресловутого наступления магазины провианта и всякого снабжения пусты! «Комкор» лодырничает, объятый ужасом совершающегося развала, не веря в малейший успех наших военных операций. Говорит, что орудий навезено у нас большое множество, но при хотя бы ничтожном нашем неуспехе солдаты побегут наутек, и некому будет защищать всю эту массу пушек или успеть увезти их[46]».

Глядя на следовавшие по главной улице Подгаиц артиллерийские парки, В.П. Кравков отмечал: «Понавезли наши союзнички нам массу орудий; есть и тракторные пушки длиной чуть ли не в 5-6 саженей; управляют орудиями бельгийцы, французы, англичане; нашим бы «свободным» гражданам только бы теперь и приналечь на неприятеля. Но как будто какой-то большой колдун «испортил» нашу армию: нет у нее охоты воевать, хотя и за укрепление свободы, предпочитает брататься с немцами, а своих – хоть убивать[47]!»

Выдвижение на позиции в связи с объявленным наступлением не сняло проблемы неподчинения отдельных частей корпуса. «Отложившаяся часть 49-го полка, – писал В.П. Кравков, – готовая было теперь соединиться с ушедшими на позиции своими товарищами (побуждаемая к тому исключительно желудочными, но никак не идейными мотивами), но как зачумленная не принимаемая ими, остановилась недалеко от нас в деревне Ленчувке[48], с ревниво охраняемым захваченным ей полковым знаменем, истово предает потоку и разграблению имущество окрестных жителей и соседних войсковых частей. В таком же амплуа, как и означенная часть 49-го полка, беспрепятственно работает и много других банд российских свободных «самоопределившихся» граждан[49]».

В.П. Кравков сообщает, что по предложению комиссара 7-й армии Б.В. Савинкова оставшиеся под Коломыей 4 тыс. солдат 12-й и 13-й Сибирских стрелковых дивизий частью были отправлены в тыловые запасные батальоны, а частью уволены в отпуск по состоянию здоровья. Около 2 тыс. солдат оказали сопротивление, их пришлось разоружать и под конвоем казаков также отвести в тыл. Этот инцидент произвел сильное брожение среди солдат, согласившихся идти на позиции, и еще более подорвал боевой дух войск накануне периода активных боевых действий.

Записки В.П. Кравкова показывают, что неоднократный перенос сроков наступления, предпринимавшийся русским командованием для дезориентации противника, воспринимался в войсках как свидетельство слабости, следствие дезорганизации и отсутствия дисциплины. 10 (23) июня он отмечал: «Без радости и надежды все относятся к готовящейся операции… Все приходящие новые войсковые части в состоянии того же морального разложения, как и части нашего корпуса[50]». Автор дневника серьезно опасался, что открытые приготовления к наступлению русских войск не останутся незамеченными противником и позволят ему принять эффективные контрмеры. «На наши позиции приезжали сегодня и главнокоманд[ующий][51], и командующий армией[52]. [...] На днях сюда приезжает Керенский. Готовимся к удару шумя, крича, анонсируя, и удар этот, как обычно, не будет для немцев неожиданным[53]!»
«Немцы уже выбросили плакаты с уведомлением, что они осведомлены о нашем готовящемся наступлении и собираются встретить нас хорошим гостинцем», – писал он[54]. Осознавая глубину раздиравших армию противоречий, Василий Павлович горестно констатировал: «Живешь в ежеминутном ожидании смерти от внешнего врага и от своих дикарей, к[ото]рые в озлоблении от неудачи бросятся избивать нас – «начальство», «буржуев[55]».

11 (24) июня оперативное отделение штаба 7-го Сибирского корпуса выдвинулось ближе к передовым в Божикувку. Корпусной врач с остальной частью штаба остался в Подгайцах. Приказ № 179 от 11 июня 1917 г. [56] свидетельствует, что к этому времени разрозненные части 12-й и 13-й Сибирских стрелковых дивизий были объединены в Сводную Сибирскую стрелковую дивизию и так приняли участие в боевых действиях.

14 (27) июня В.П. Кравков записывал: «Очищается станция Подгайцы на случай боев и отступления. [...] Ожидаем возможности газовых атак со стороны немцев; противогазов же у нас большой недостаток, обусловленный частью недостаточностью их поставки, частью – небрежным их хранением у себя «свободными гражданами».

Немцы отошли к себе вглубь, оставивши несколько линий своих окопов; готовят, очевидно, нам какую-то дьявольскую ловушку! Как мы будем воевать, когда боевой дух у нас совершенно угашен, не говоря уже о прочих объективных данных нашей усталости и полной дезорганизации[57]?!»

На следующий день он отмечал: «Вчера вечером под Божикувкой и в Божикуве[58] – паническая тревога вследствие пущенных будто бы немцами газов… В Козове[59] заарестовано 8 немецких шпионов, из них один униатский поп и двое переряженных женщинами. Да что Козово! Немецкими агентами мы всюду наводнены, и всю кампанию ведем игру вслепую, немцы же в открытую[60]».

Накануне наступления В.П. Кравков продолжал скрупулезно фиксировать свои впечатления от происходящего вокруг: «17 июня. [...] Всю ночь шла канонада в 41-м корпусе. Сегодня начинает наш корпус, 18-го предназначен штурм неприятельских позиций у Дзике Ланы (см. приказ «спешно», «секретно» от 16 июня № 185[61]). В ближайшие дни должна чуть ли не решиться судьба нашей наисвободнейшей всероссийской республики. Ничего путного от наших операций не жду[62]».

«18 июня. Всю ночь грохотала артиллерийская канонада. Ожидается сегодня штурм. Как-то покажут себя наши разглагольствующие и митингующие «товарищи», к[ото]рых приходится кидать в бой не железной дисциплиной, а увещеваниями да улещиванием? [...] Вчера был в 41-м корпусе Керенский, к[ото]рый должен быть сегодня в нашем. Экстренно затребован прибытием Савинков – очевидно, для улаж[ив]ания очередного какого-либо скандала-бунта. Плохая надежда на успех, когда «товарищей» приходится тащить, да еще деликатненько, на буксире!

В «оперетку» (оперативное отделение штаба) сегодня не ездил, но по полученным данным сводки имеются сведения, что нами заняты три линии окопов и взято больше четырех сотен немцев в плен с 9 пулеметами; наши орудия развивали неистовый огонь, на к[ото]рый неприятель отвечал слабо. По заявлению очевидцев, цепи наши шли стройно. Замечается как будто нек[ото]рый подъем духа, и частные слухи имеют уклон в оптимистическую сторону – в сторону преувеличения наших успехов и успехов соседних корпусов. [...] Более поздние сведения: взяты будто бы нами «Белый редут», Ольховец[63] и Обренчувский лес; 22-й же корпус (слева) овладел важным «клювом» [64].

«19 июня. По последней сводке сведений «Белый редут» еще в руках немцев, также и Ольховец; части нашего корпуса уже оперируют под Посуховым[65]. [...] Около полудня пришли известия «трошечко поганы»: наши соседние корпуса возвратились в исходные положения. Наша Сводная Сибирская дивизия еле-еле держится[66], взывает о резервах. Потери в корпусе за 18-е число убитыми и ранеными превышают половину состава[67]! Керенский щедро наградил наш корпус: произвел одного солдата в офицеры, приказал выдать на каждую роту по 10 Георгиевских крестов и по 20 Георгиевских медалей[68]».

«20 июня. [...] Вчера был у нас в Божикувке Керенский; жалко, что не угадал его туда приезда, ч[то]б[ы] улицезреть его; лишился и возможности, так[им] обр[азом], сняться с ним в общей фотографической штабной группе. А может быть, это и к лучшему? Когда будут вешать Керенского – повесят, пожалуй, и всех, в столь интимной купе с ним бывших?!

Настроение духа – не из панических, хотя немцы по заведенному обычаю у нас отобрали все, что мы у них на первых порах захватили, и, всыпавши нам в шею, понудили и наш корпус, как и соседние перед тем, «возвратиться в исходное положение».

Из полуофициальных источников сообщают, что дела лучше в соседней с нашей справа 11-й армии, где за это время забрано будто бы в плен 18 тысяч людей и 22 орудия. Потери наши Сибирские дивизии понесли огромные; теперь отводятся в корпусной резерв; на их место – 153-я и какая-то гвардейская дивизии» [69].

«21 июня. Завтра возвращается «несолоно хлебавши» в Подгайцы «оперетка». Корпус наш отводится на нек[ото]рое время в резерв. Полный неуспех в действиях нашей армии. Повторяется обычная история: нет резервов, нет связи, ощущается недостаток в снарядах, да и мало ли в чем [еще] недостаток… Масса «самострелов» и «летчиков». Отняты были последние из захваченных нами позиций немцами, т[а]к к[а]к, по выражению офицеров, «кобылке нашей» надоело сидеть в них и обороняться, и на соблазнительный зов «товарищей» – «пойдемте-ка, робята, назад, в Рыбники[70], чай пить» – все согласились и, бросивши позиции, ушли[71]…»

Неуспешные действия войск объяснялись, прежде всего, их деморализацией. «Объективные условия во взаимном соотношении наших и немецких сил, – отмечал В.П. Кравков, – для нашего наступления были так благоприятны, что по категорическому заявлению лиц командного высшего состава – оперируй они на этот раз не с революционной армией, коей в сущности нет, а с армией прежней, «царской» – то они чуть ли не церемониальным маршем прошли бы до Львова. И их утверждение верно: раньше были у нас тупоголовые стратеги, да стойкий «русский солдат», к[ото]рый как-никак, а из-под палки отлично держался и дрался, теперь же, при горе-стратегах той же марки, у нас нет и солдата – нет вообще армии».

Неудачные действия 7-й армии, продемонстрировавшие ее крайне низкую боеспособность, стоили поста ее командующему Л.Н. Бельковичу, которого сменил генерал-лейтенант В.И. Селивачев[72]. В рамках «перегруппировки армии для дальнейшего наступления» согласно приказу № 187 от 22 июня 1917 г.[73] 7-й Сибирский корпус был переведен в армейский резерв.

В.П. Кравков свидетельствует, что после своего отстранения от командования Л.Н. Белькович провел некоторое время при штабе 7-го Сибирского корпуса, с командиром которого, видимо, был хорошо знаком. Корпусной врач оказался свидетелем их разговоров с В.А. Лавдовским. 23 июня (6 июля) он записывал: «Сегодня наш «комкор» в сообществе с ех-командюущим Бельковичем в своей комнатке по соседству с моей бражничают и за бутылочками хмельного ведут задушевные беседы, «вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они». Гутор – «главкоюз» получил от Брусилова резкое письмо за неудачно проведенную операцию. Французы очень просят нас отвлечь на себя хоть 12 немецких дивизий, что мы, вероятно, и исполнили теперь. Во всей совершавшейся бестолковщине надо все-таки отдать справедливость, что наша Сводная Сибирская дивизия – отборная – действовала лучше войсковых частей прочих корпусов армии, где эти части не были как следует отсортированы от «товарищей-большевиков», попросту говоря – лодырей-трусов. Особенно мерзопакостными оказались 153-я и 108-я дивизии, а также частями 22-й и 34-й корпуса. Вероятно, то же было и в других армиях, хотя по надежным источникам 11-я армия продвинулась вперед на Злочевском направлении – на 6 верст по фронту в 20 верст. Раскассированный Лейб-гвардии Гренадерский полк в собеседовании с увещевавшим его Керенским обругал последнего по матушке. Солдаты настроены весьма нервно, друг друга подозревают в предательстве; были случаи, когда свои в своих умышленно или по подозрительности стреляли.

Приходили представители какого-то полков[ого] комитета к нашему «комкор» за разрешением переколоть всех мирных жителей в местах, близко расположенных к позициям, т[а]к к[а]к-де много из них шпионов!!

Дивизии нашего корпуса так распылены теперь, что дай Бог, ч[то]б[ы] в них (трех) набралось бы около 5½ тысяч штыков! Пополнение идет малыми партиями за счет прибывающих беглых и уголовно-каторжных[74]…»

После решения А.Е. Гутора перенести центр тяжести наступления на 11-ю армию на корпуса 7-й армии была возложена задача обеспечения операций своих соседей по фронту. 25 июня (8 июля) В.П. Кравков отмечал: «Ночь прошла относительно спокойно – канонада затихла. Сегодня должно быть наступление [2-го] Гвардейского корпуса, куда влились наши 12-я и 13-я Сиб[ирские] дивизии; наступление это так необходимо для намеченных операций 11-й армии. Число штыков в каждой из Сибирских и 108-й дивизии по состоянию на сегодня – по 3 тысячи человек с небольшим! Опасение, как бы «товарищи» наших дивизий, да и других, своими коллективными дискуссиями не затормозили момент необходимых действий. Артиллерия – под засильем пехотных серых шинелей, диктующих ей или не стрелять, или же жарить, расходуя снаряды в большем количестве, чем это надо. Теперь – не только вопросы государства, но и специально-стратегические взялась решать демократическая недоросль! Полная свобода невежества и совести!!

В 11-й армии доблестней всех наших «самоопределившихся» действовала чехословацкая стрелковая бригада, сформированная из наших пленных.

«Комкор» мой все еще не оправится от алкогольно-закусочного эксцесса; утверждает, что следовало бы за неудачу нашей армии отчислить не командующего Бельковича, а безголового главноком[андующ]его – Гутора[75]!»

Воодушевлению войск корпуса отнюдь не способствовали трагические инциденты в местах их расположения. В.П. Кравков сообщает, что 26 июня (9 июля) в Козово от попадания немецкого снаряда взорвались склады боеприпасов (до 40 вагонов снарядов): «Последние, объятые огнем, беспрерывно стреляют, разбрасывая в разные стороны осколки на несколько верст; горят интендантские склады[76]». Случившееся, в сочетании с расшатанной дисциплиной войск, привело к печальным последствиям: «В Козове, как сообщают, наши «свободные» граждане вместо того, ч[то]б[ы] приняться тушить пожар, предались нещадному погрому и разграблению жителей-евреев[77]».

Находясь в Подгайцах, В.П. Кравков впервые увидел одну из созданных новой властью ударных частей русской армии. 27 июня (10 июля) он записал: «Прошел на позиции вновь сформированный «батальон смерти»; в составе его 16 женщин. Бог весть, какие мотивы руководят этими воинами; неужели чистый, сознательный патриотизм? «И верить бы готов, да жизнь надежды разбивает[78]!»

В эти дни до штаба 7-го Сибирского армейского корпуса дошли первые сведения об успешном наступлении 8-й армии генерала от инфантерии Л.Г. Корнилова[79]. В.П. Кравков записал: «Вечером получили известие о взятии 8-й армией Галича[80] и отступлении трех австрийских корпусов. Для развития прорыва туда перебрасываются нек[ото]рые кавалерийские части и 2-й Гвардейский корпус, места к[ото]рого должны будут занять опять наши Сибирские дивизии и 108-я дивизия. Но в нужный момент, когда дорога каждая минута, чтоб не упустить случая для развития успеха и поддержки других, в 108-й дивизии собирается митинг и постановляет ни больше, ни меньше, как следующее: 1) отправить всю дивизию в 43-й корпус на Кавказ и 2) дать всем «товарищам» два месяца отдыха для приведения себя в порядок!!! Теперь нужно ожидать, что замитингуют и другие дивизии; ликвидирован будет успех так же в 8-й, как и в нашей и 11-й армиях. «Начдив» 13-й Сибирской дивизии послал телеграмму командующему армией Селивачеву, прося его назначить специально аэроплан для охраны собирающихся митингов!!! Все картинки, достойные пера [Салтыкова-]Щедрина или Джером[а] Джерома[81]».

Необходимость смены частей 108-й пехотной дивизии на передовых позициях была неоднозначно воспринята в полках 12-й и 13-й Сибирских стрелковых дивизий. Наиболее проблемным в этом отношении оказался 48-й Сибирский стрелковый полк. В.П. Кравков сохранил для истории следующую сцену: «Был свидетелем незабываемого по потрясающему трагизму и ужасу зрелища: явились представители от комитета 48-го полка с двумя офицерами на дискуссию с «комкор» и «наштакор» о положении дела; лица у всех озлобленные, вид изнуренный, как у Кассия[82]; заявляют окончательно, что «товарищи» не желают идти воевать, пусть-де за это у них хоть отбирают свободу, облагают какой угодно контрибуцией, пусть хоть ими владеет германец или тот же Николай II, но только пусть их теперь отпустят для отдыха домой или поставят гарнизоном в одном из внутренних городов России[83]; утверждают, что за полным отсутствием дисциплины в войсках воевать нам вообще больше нельзя, а дисциплина, к[ото]рой способны-де подчиняться их «бессознательные» товарищи, только и может быть палочная, бывшая при прежнем режиме; они-де исчерпали все средства убеждения на товарищей, к[ото]рых можно принудить исполнить воинский долг только суровой внешней дисциплиной, к[ото]рой у нас нет. Вполне честное признание, что войска представляют теперь, без применения казней, розог и нагаек лишь «вооруженную толпу» без малейшего чувства патриотизма. Посещающие-де их все эти комиссары на эту толпу оказывать влияние не могут «как штатские – что они понимают?» Когда депутатам «комкор» со слов Керенского заявил, что им на смену придут из России запасные полки, на чем они так настаивают, то на вопрос «а скоро ли?» и полученный ответ «ну, может быть, через месяц» хором все до единого чуть не прокричали, что при таких условиях Россия не только через месяц, но даже и через ½ месяца «погибнет»! Переговоры продолжались несколько часов, серые шинели (их во всем поддерживали офицеры) очень отрицательно отнеслись к начатому нами наступлению, не без основания тысячи раз жаловались на попрание правды неравномерным распределением тяготы боевой службы между военнообязанными, на обманывание их начальством, на его к ним неискренность отношений и т.д. Очень ожесточены против тыловиков, «не нюхавших пороха», и маршевых рот, доходящих до позиций в таком состоянии растаяния, что остаются от них лишь 4-5 человек «со списками и флагами»!.. В этой дискуссии серых шинелей с своим начальством все же мне казалось, что шинели больше понимали своих начальников, чем последние – первых[84]!»

В конце концов 48-й Сибирский стрелковый полк «удалось уговорить идти на позиции», но «около 200 челов[ек] из него сложили оружие и предпочли идти куда угодно, только не в окопы». Под конвоем донских казаков их отправили в тыл. Обдумывая увиденное, В.П. Кравков писал: «В упорном нежелании воевать нельзя, конечно, не признать трусости, но трусость эта на почве страшного нервного истощения людей и упадка их питания. Но не проявляется ли в этой «трусости» и здравый коллективный людской разум, видящий бесцельность приносимых жертв? Те же из упомянутых 200 человек, отказавшихся идти на позиции – многие уже были в недавних боях, и есть с «Георгиями», но, между прочим, заявляют, что-де, мол, толку: мы заняли несколько окопов, а сменившие нас части 153-й див[изии] и гвардейцы их отдали… Здесь много есть общего с психологией самой лучшей охотничьей собаки, к[ото]рая иногда упорно отказывается и прямо-таки поджавши хвост начинает бегать от горе-охотника! Теперь мы почти без резервов, под охраной почти одного Николая Чудотворца; в армии осталось каких-нибудь три шибко растаявших корпуса, да полки, зачисленные лишь на довольствие, но не желающие разить внешнего врага[85]».

6 (19) июля немецкие войска начали контрнаступление на фронте 11-й армии. На следующий день В.П. Кравков, чьи мрачные предчувствия полностью оправдались, желчно констатировал: «Довоевались с «доблестными революционными» войсками: в 11-й армии (что справа нашей) немцы прорвали фронт на 12 верст[86], армия отступает; эвакуируется Тарнополь[87]. Галич у нас был, да теперь сплыл! «Главкоюз» Гутор смещен, и на его место назначен Корнилов, а на место Корнилова – Черемисин[88]. Все – герои до первой еще более крупной неудачи нашей...[89]»

С 8 (21) июля началась переброска частей 7-го Сибирского армейского корпуса в район 11-й армии. Последний из сохраненных В.П. Кравковым документов штаба – секретный приказ № 201 от 8 июля 1917 г.[90] – он называет «полным глубоко скрываемого трагизма». Сообщаемые им далее подробности отступления корпуса более полно раскрывают масштаб трагедии агонизировавшей русской армии.

 «Вечером (8 (21) июля – М.Р.) из Божикувки, где живет «оперетка», по телефону пришло приказание – приготовиться с часу на час к отходу. Публика заволновалась. 49-й полк ушел с позиций, из 48-го пошло лишь 130 чел[овек] на смену 46-го, к[ото]рый предупреждал «товарищей», что больше не пойдет защищать свободную родину. Все та же картина полного разложения войск и на прочих участках других корпусов. Прибыло в Подгайцы несколько сотен без ружей «товарищей», не желающих воевать; нек[ото]рые из них искренне, чуть не плача, ссылаются на бесплодность всяких действий, так как-де нет надежды, что поддержат в нужный момент прочие «товарищи»; нек[ото]рые прямо заявляют, что не хотят проливать крови, т[а]к к[а]к-де при Николае II их лучше кормили, чем теперь; а на вопрос: «Неужели вы предпочитаете прежний режим мордобойства теперешнему?» – отвечают: «Нас Николай не бил, а били лишь офицеры![91]»

В 1 час ночи приехала из Божикувки «оперетка» с «комкор» и «наштакор». Первый – как ошалелый, но без малодушного отчаяния сообщил, что немцы под Тарнополем, и недалеко от нас их кавалерия, и что, будь настоящая армия, можно было бы нам теперь отлично сманеврировать, чего – увы! – невозможно сделать с имеющейся в наличии лишь вооруженной бандой, к[ото]рая сдается целыми полками перед немцами в 50-60 человек! «Наштакор» Лигнау – молодец по спокойствию духа и здравомыслию!

Спешно эвакуируются лечебные заведения из Подгаиц. Военный следователь Крыжановский в Бучаче арестован за несдержанные словеса с одобрением того, что теперь немцы нам бьют морду. Существуют несомненные среди нас немецкие агенты, ставящие целью распространять панику в наших войсках; кричат часто неизвестные голоса: «…Немцы пустили газ!..» или «Немцы прорвали фронт!...» и т.д.

Вслушался сегодня в разговор солдатской толпы меж собой: передавали, что-де «немец прорвал наш фронт; я не удержался вмешательств[ом], чтобы объяснить им, что не немцы, коих так сравнительно против нас мало, прорывают наш фронт, а прорываем фронт мы сами – «товарищи», самовольно бросающие окопы[92]».

«9 июля. [...] Всю минувшую ночь и сегодня утром «товарищи» свободнейшей России громили и грабили все лавки в Подгайцах… [...] В Божикувке же при отходе предположено было ими взорвать там оставленные до 15 тысяч снарядов с удушающими газами! Каково будет от этого жителям – при одном воображении можно сойти с ума... Вчера в 9 час[ов] вечера немцы заняли Тарнополь, пылающий во многих местах; горят большие запасы всякого казенного имущества нашего. Сам «комкор» с «наштакор» определенно еще не знают, какими путями пойдем мы к отступлению; в общем – в промежуток между Чортковым[93] и Трембовлей[94]. Только как-то это нам удастся, если немцы нас засадят в мешок?

Оставляемые без боя нашими «товарищами» позиции занимаются немцами в поразительно ничтожных количествах. Очевидно, людей у них на нашем фронте пока очень мало. Занимают они бросаемые нами так легко позиции, очевидно, с недоумением, предполагая, нет ли у нас какого адского плана?.. Как-то Господь поможет нам проскользнуть от козней вражеских?

Дописываю эти строки – вбегает денщик «комкора», обезумевший от страха – кричит: «Немецкая кавалерия!..» Я вышел; кругом – невообразимая паника. «Комкор» вынимает револьвер и говорит мне, что если мы обойдены, то в плен он не сдастся, а сейчас же себе пустит пулю в лоб. Я стал его разубеждать в таком нелепом принятии решения. Нервно зашипели приготовленные автомобили под нас. Я настаивал, ч[то]б[ы] еще более не нервить людей, пообождать выездом. Суматоха скоро успокоилась. Но теперь еще светло, а что может быть, если это повторится в наступившие теперь темные ночи – люди в обозах друг друга передавят и перестреляют!

Пишу, сидя на тырчке под общую сумятицу; думаю, что выходит у меня очень нескладно, как у принявшегося писать самоотравившегося человека…

Штаб армии перешел в Гусятин[95] из Бучача. Связь со всем миром пока прервана, долго не будем получать ни газет, ни писем. [...] Директивы меняются ежечасно. Войска наши безо всякого натиска и нажима со стороны неприятеля быстро отходят. Наш корпус – в группе частей, подчиненных «комкор» 22-го корпуса. Линия Подгайцы – Бялокерница[96] и восточнее вот-вот должна быть занята отходящими частями. Сначала штабу корпуса приказано было расположиться в Доброводах[97], верстах в 16 к югу от Подгаиц, на пути к Монастыржиско, но к вечеру указано было перейти гораздо дальше – за Бучач, на северо-восток от него, в Медведовце[98]. «Комкор» волнуется и торопится отъездом, но задерживается неполучением пока на то приказа свыше. Отходящая самовольно с позиций вооруженная банда с папиросками в зубах, обезумевшая, прет «туда, куда идет остальной народ», «идем, – говорят «товарищи», – разбирать банки в российских городах». Какое торжество теперь должно быть у мошенников, то бишь «большевиков», и какое глубокое разочарование наших идеалистов, так веривших в своего идола – «святой народ»!

Настроение у всех паническое. Нервно и спешно отступая, войска и учреждения бросают огромную массу драгоценного материала. Сожигаются склады с огромными запасами сахара, консервов, шатров, белья и прочих предметов как военного снаряжения, так и интендантских и врачебного санитарного имущества. Сожигается все в значительной степени и по причине неимения средств для увоза. Сплошной ужас. Великая человеческая бессмыслица. Начался великий наш исход из Галиции!

Около часу ночи сели, наконец, в автомобили и тронулись в путь-дорогу, приготовившись ко всяким превратностям судьбы. [...] При выезде из Подгаиц преодолели большие пробки, местечко стало уже пылать от пожара; мы счастливо проскользнули через Фермопилы между горевшими зданиями[99]».

10 (23) июля, прибыв в село Медведовце, В.П. Кравков записывал: «Объявшая вчера двигавшиеся обозы паника шквалом прокатилась на Монастыржиско – Бучач и далее с большими катастрофами, с гибелью богатого количества вещей и материалов. Бросались целые автомобили, тракторы, колоссальн[ые] запасы снарядов, все-все, ч[то]б[ы] только спасти свою шкуру. Паника, говорят, возникла вследствие того, что промчались какой-то поп, а другой офицер, и крикнули: «Товарищи, спасайся, кто может – немецкая кавалерия!» Насколько быстро и трусливо бросались под влиянием «могучего революционного порыва самоотверженных наших воинов» все предметы продовольствия и снабжения, настолько же покойно и с полным сохранением понимания того, что делают – собирали всегда их затем высыпавшие откуда ни возьмись бабы, дети, старики!

В 2 часа дня немцы заняли Подгайцы. Наши «доблестные революционные войска» безо всякого нажима неприятельск[ого] постыдно утекают с поля брани, насилуя и грабя мирных жителей. Кошмарная картина отсутствия у освобожденных рабов хотя бы намеков человечности.

Связи не только с Россией, но и корпуса с армией – нет. Часть нашего штаба уходит в Чортков, предложено туда ехать, если хочу, и мне, но дело требует, ч[то]б[ы] я остался с «опереткой»; так я и решил, несмотря на соблазн, что в Чорткове и железн[о]дор[ожная] станция, и поближе к Киеву – все объективные условия скорее улизнуть из объятий пленения, чем оставаясь здесь[100]».

13 (26 июля) офицеры оперативного отделения штаба 7-го Сибирского армейского корпуса переправились через реку Збруч в Гусятине и остановились на российской территории в селе Кутковцы[101]. Части корпуса, как оказалось, перешли довоенную границу между Австро-Венгрией и Россией днем ранее. При отступлении множество подразделений попало в плен, т.к. ошибочно направлялось в уже занятые противником районы. Немецкие войска остановились на линии Збруча. Фронт стабилизировался.

По наблюдениям В.П. Кравкова, в период отступления грабежи и разбои со стороны деморализованной солдатской массы приняли колоссальные размеры. Были взломаны чемоданы и расхищены личные вещи командира корпуса В.А. Лавдовского, начальник штаба А.Г. Лигнау был ограблен прямо у штабного помещения на глазах безучастного часового. Обеспокоенный корпусной врач записывал: «Никогда – ни в японскую, ни в текущую кампанию я не носил при себе револьвера, а теперь извлекаю его со дна чемодана[102]!»

Увиденное и пережитое в ходе отступления из Галиции заставило В.П. Кравкова пересмотреть свои политические взгляды. Представитель либеральной интеллигенции и бескомпромиссный критик «самодержавно-полицеского режима», он превратился в убежденного сторонника жесткой диктатуры. «По наблюдению нек[ото]рых офицеров, водворявших порядок среди бежавшего сброда наших «свободных граждан», – писал он, – применение нагаек и рукоприкладства производило магическое действие, сразу отрезвлявшее «людей» в их животном психозе центробежных устремлений, грабежей и насилий. Эти, с позволения сказать, люди больны тоской по сильной, могучей власти! Не благоприятный ли момент для немедленного создания железной диктатуры, к[ото]рая, по-видимому, только одна теперь в состоянии сплотить «свободных граждан» как баранов в один кулак, ч[то]б[ы] заставить их идти на защиту отечества?! Вся надежда также на диктатуру и в демобилизационное после войны время, ч[то]б[ы] «товарищи» удержались от потока, разграбления и насилия мирных российских жителей. Для людского стада так неумолимо необходим пастырь! И пастырь-то – бронированный, могучий, свирепый!! А если он еще будет честный, справедливый и мудрый – то лучшего и желать нечего[103]!!»

16 (29) июля 1917 г., постепенно приходя в себя после пережитых волнений, 58-летний военный врач высказал в дневнике сокровенную мысль, с которой, видимо, согласилось бы немало его современников. «Господи! – записал он. – Как бы теперь было хорошо уехать от всех этих революций и людского ада на какую-нибудь нейтральную точку земного шара, к[ото]рой остаются, кажется, в настоящее время, одни лишь Сандвичевы острова! Нигде больше не найти покоя[104]!»
  Атака солдат 47-го Сибирского стрелкового полка у высоты Дзике Ланы. Галиция, 18 июня (1 июля) 1917 г.

[1] Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии (февраль-сентябрь 1917 г.). т. 1., М.: Наука, 1991 -  С. 418

[2] О нем см.: Российский М.А. Дневники В.П. Кравкова как исторический источник // Великая война. Сто лет / под ред. М.Ю. Мягкова, К.А. Пахалюка. М.; СПб, 2014 -  С. 237-250.

[3] Коломыя – город в Галиции (Австро-Венгрия), ныне административный центр Коломыйского района Ивано-Франковской области (Украина).

[4] Военные медики Русской императорской армии считались одной из категорий военных чиновников, поэтому им присваивались гражданские чины Табели о рангах. Действительный статский советник (чин IV класса) соответствовал армейскому генерал-майору. Приказом по армии и флоту от 12 (25) мая 1917 г. В.П. Кравков был произведен в следующий чин тайного советника (III класс по Табели о рангах, соответствовал генерал-лейтенанту).

[5] Ивашинцов Николай Васильевич (1872-1933) – генерал-лейтенант (1916), инспектор артиллерии 7-го Сибирского армейского корпуса с февраля 1917 г. Впоследствии участник Белого движения на Юге России. Умер в эмиграции в Югославии.

[6] РГБ, НИОР, Ф. 140, к. 7, ед. 11, л. 5 об.

[7] Лавдовский Владимир Александрович (1864–1932) – генерал-лейтенант (1917), командир 7-го Сибирского армейского корпуса с апреля 1917 г. С января по март 1918 г. командовал 7-й армией. Умер в эмиграции в Болгарии.

[8] Ф. 140, к. 7, ед. 13, лл. 17-17 об.

[9] Лигнау Александр Георгиевич (1875–1938) – генерал-майор (1917), начальник штаба 7-го Сибирского армейского корпуса с апреля по август 1917 г. В 1918 г. служил в армии гетмана Скоропадского. В 1919-1920 гг. участвовал в Белом движении в Сибири, попал в плен. С 1920 г. в РККА. Комбриг (1936). Репрессирован в 1938 г., реабилитирован посмертно в 1956 г.

[10] Ф. 140, к. 7, ед. 14, л. 22.

[11] Ф. 140, к. 7, ед. 13, л. 16 об.

[12] Там же, л. 2.

[13] Ф.140, к. 7, ед. 12, л. 24.

[14] Ф. 140, к. 7, ед. 13, л. 13.

[15] Там же, л. 22 об.

[16] Ф. 140, к. 7, ед. 12, лл. 22-22 об.

[17] Ф. 140, к. 7, ед 13, л. 20

[18] Белькович Леонид Николаевич (1859–?) – генерал-лейтенант (1914), командующий 7-й армией в апреле-июне 1917 г. Генерал от инфантерии (1917).

[19] Подгайцы – город в Галиции (Австро-Венгрия), ныне административный центр Подгаецкого района Тернопольской области (Украина).

[20] Потуторы – село в Галиции (Австро-Венгрия), ныне в Бережанском районе Тернопольской области (Украина).

[21] Мечищув – село в Галиции (Австро-Венгрия), ныне Мечищев в Бережанском районе Тернопольской области (Украина).

[22] См. Приложение 1.

[23] Там же, лл. 24 – 24 об.

[24] Савинков Борис Викторович (1879–1925) – один из лидеров партии эсеров, руководитель ее боевой организации. Комиссар Временного правительства в 7-й армии в мае-июне 1917 г., комиссар Юго-Западного фронта в июне-июле 1917 г.

[25] Там же, л. 24 об.

[26] Керенский Александр Федорович (1881–1970) – член IV Государственной думы в 1912–1917 гг., лидер фракции «трудовиков», в марте-апреле 1917 г. – министр юстиции, в апреле-сентябре 1917 г. – военный и морской министр, в июле-октябре 1917 г. – министр-председатель Временного правительства.

[27] Ф. 140, к. 7, ед. 14, лл. 10 об – 11.

[28] Там же, лл. 1 об – 2.

[29] Там же, л. 2 об.

[30] Там же, л. 3.

[31] Там же, л. 3 об.

[32] Там же, л. 4.

[33] Обертын – село в Галиции (Австро-Венгрия), ныне поселок городского типа Обертин в Тлумачском районе Ивано-Франковской области (Украина).

[34] Нежвиска – деревня в Галиции (Австро-Венгрия), ныне село Незвиско в Городенковском районе Ивано-Франковской области (Украина).

[35] Поток Злоты – село в Галиции (Австро-Венгрия), ныне поселок городского типа Золотой Поток в Бучачском районе Тернопольской области (Украина).

[36] Бучач – город в Галиции (Австро-Венгрия), ныне административный центр Бучачского района Тернопольской области (Украина).

[37] [37] Монастержиска – город в Галиции (Австро-Венгрия), ныне Монастыриска, административный центр Монастырисского района Тернопольской области (Украина).

[38] См. Приложение 2.

[39] Там же, л. 8 об.

[40] Гутор Алексей Евгеньевич (1868–1938) – генерал-лейтенант (1914), главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта в мае-июле 1917 г. Впоследствии служил в РККА, преподавал в Военной Академии. Умер в Москве.

[41] Там же, л. 9.

[42] Там же, л. 10.

[43] Мужилув – село в Галиции (Австро-Венгрия), ныне Мужилов в Подгаецком районе Тернопольской области (Украина).

 

[44] Там же, л. 11 об.

[45] Там же, л. 11 об.

[46] Там же, л. 12.

[47] Там же, л. 13.

[48] Ленчувка – деревня в Галиции (Австро-Венгрия), ныне в составе села Новоселка в Подгаецком районе Тернопольской области (Украина).

[49] Там же, лл. 14 – 14 об.

[50] Там же, лл. 15 об – 16.

[51] А.Е. Гутор

[52] Л.Н. Белькович

[53] Там же, л. 16 об.

[54] Там же, л. 16 об.

[55] Там же, л. 16 об.

[56] См. Приложение 3.

[57] Там же, лл. 18 об – 19.

[58] Божикув – село в Галиции (Австро-Венгрия), ныне Божиков в Бережанском районе Тернопольской области (Украина).

[59] Козово – местечко в Галиции (Австро-Венгрия), ныне поселок городского типа, административный центр Козовского района Тернопольской области (Украина).

[60] Там же, л. 19 об.

[61] См. Приложение 4.

[62] Там же, лл. 20 – 20 об.

[63] Ольховец – село в Галиции (Австро-Венгрия), ныне в Бережанском районе Тернопольской области (Украина).

[64] Там же, лл. 21 – 22.

[65] Посухов – деревня в Галиции (Австро-Венгрия), ныне село в Бережанском районе Тернопольской области (Украина).

[66] Отбила несколько немецких контратак. (прим. В.П. Кравкова)

[67] В.П. Кравков не преувеличивает. Сохранившиеся в фондах РГВИА именные списки потерь 50-го, 51-го и 52-го Сибирских стрелковых полков за июнь 1917 г. свидетельствуют об убыли 510, 667 и 554 человек соответственно.

[68] Там же, лл. 22 – 22 об.

[69] Там же, л. 23 об.

[70] Рыбники – село в Галиции (Австро-Венгрия), ныне в Бережанском районе Тернопольской области (Украина).

[71] Там же, л. 24 об.

[72] Селивачев Владимир Иванович (1868–1919) – генерал-лейтенант (1916), командующий 7-й армией в июне-сентябре 1917 г.

[73] См. Приложение 5

[74] Там же, лл. 25 об – 26.

[75] Там же, л. 26 об.

[76] Там же, л. 27 об.

[77] Там же, л. 28.

[78] Там же, л. 28.

[79] Корнилов Лавр Георгиевич (1870–1918) – генерал от инфантерии (1917), главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта в июле 1917 г., Верховный главнокомандующий в июле-августе 1917 г. Видный деятель Белого движения.

[80] Галич – город в Галиции (Австро-Венгрия), ныне административный центр Галичского района Ивано-Франковской области (Украина).

[81] Там же, л. 28 об.

[82] Гай Кассий Лонгин (85–42 до н.э.) – римский полководец и политический деятель, один из участников заговора против Гая Юлия Цезаря (44 г. до н.э.).

[83] «Мы хотим жить», – говорят. – «Хоть день, да наш, а после нас хоть потоп». (прим. В.П.Кравкова)

[84] Там же, лл. 30 – 30 об.

[85] Там же, л. 33.

[86] Вследствие самовольного отхода с позиций целой дивизии! Немцы чуть ли не забрали уже Езерно! (прим. В.П. Кравкова)

[87] Тарнополь – город в Галиции (Австро-Венгрия), ныне Тернополь, административный центр Тернопольской области (Украина).

[88] Черемисов Владимир Андреевич (1871–1937) – генерал-лейтенант (1917), командующий 8-й армией в июле 1917 г. Генерал от инфантерии (1917).

[89] Там же, л. 35 об.

[90] См. Приложение 6.

[91] Каторги же не боятся: говорят, что и на каторге живут люди!! Еще говорят: «Дали нам свободу, а заставляют идти на смерть!!» (прим. В.П. Кравкова)

[92] Там же, лл. 36 об – 37.

[93] Чортков – местечко в Галиции (Австро-Венгрия), ныне город, административный центр Чортковского района Тернопольской области (Украина).

[94] Трембовля – местечко в Галиции (Австро-Венгрия), ныне город Теребовля, административный центр Теребовлянского района Тернопольской области (Украина).

[95] Гусятин – город в Галиции (Австро-Венгрия), ныне поселок городского типа, административный центр Гусятинского района Тернопольской области (Украина).

[96] Бялокерница – село в Галиции (Австро-Венгрия), ныне Белокриница в Подгаецком районе Тернопольской области (Украина).

[97] Доброводы – село в Галиции (Австро-Венгрия), ныне в Монастырисском районе Тернопольской области (Украина).

[98] Медведовце – село в Галиции (Австро-Венгрия), ныне Медведовцы в Бучачском районе Тернопольской области (Украина).

[99] Там же, лл. 37-39 об.

[100] Там же, лл. 39 об – 40.

[101] Кутковцы – село в Каменецком уезде Подольской губернии, ныне в Чемеровецком районе Хмельницкой области (Украина).

[102] Там же, л. 43 об.

[103] Там же, л. 40 об.

[104] Там же, л. 46.

Приложения

В этом разделе

Издания ИНИОН

  • Библиографические издания
  • Реферативно-аналитические издания
  • Научные журналы
  • Ежегодники
  • Монографии и сборники
  • Справочные издания
  • Материалы конференций
  • Информационно-поисковые тезаурусы
  • Библиографические базы данных на DVD

    • На нашем сайте

    публикуется оглавление журналов, издаваемых ИНИОН. Ведется индекс авторов и индекс рубрик.

    Система Orphus