Главная >  Ресурсы > Россия в Первой мировой войне > Интернет-конференция  > Русская печать в начальный период Первой мировой войны (август-декабрь 1914 г.): политика и практика (И.К. Богомолов)

Русская печать в начальный период Первой мировой войны (август-декабрь 1914 г.): политика и практика

И.К.Богомолов

аспирант, Отдел истории ИНИОН РАН

 

Последние предвоенные дни в Европе были ознаменованы огромным интересом читающей публики к международным событиям. Июльский кризис развивался настолько стремительно, что новости из-за рубежа переставали быть актуальными за считанные часы. На второй план отошли все внутриполитические, экономические и культурные новости, что серьезно сказывалось на структуре выпусков русских газет. Еще за несколько дней до начала войны экстренные сообщения и телеграммы стали печататься на первых страницах, оттесняя даже размещавшуюся там рекламу. «В условиях переживаемого совершенно исключительного времени пульс политической жизни заметно понизился и все важнейшие вопросы внутренней политики… отошли в сторону не только в нашем отечестве, но и во всей Европе», - отмечалось в одном из редакционных документов «Русских ведомостей»[1].

С началом войны взаимная информационная блокада противоборствующих сторон значительно сузила возможности населения по получению оперативной информации. В этом смысле значение ежедневных газет как основного источника новостей выросло многократно. «Информационный голод» во всех странах был так велик, что едва вышедшие из-под печатного станка экстренные выпуски «многочисленная толпа вырывала из рук газетчиков»[2]. Ежедневные издания стали главным источником оперативной информации, поступающей из европейских столиц[3]. Особое значение приобретали те газеты, которые имели развитую корреспондентскую сеть за границей, а также широкие неофициальные связи в правительственных кругах.

Возросший спрос на информацию значительно усложнил работу газет, которые были вынуждены в срочном порядке менять структуру ежедневных выпусков, улавливать изменения общественных настроений и успевать за конкурентами. Особо сложные задачи выпали на долю крупнейших столичных газет, концентрировавших на себе большую часть заграничных информационных потоков. «Русское слово», «левиафан русской прессы», в последние дни июля 1914 г. размещало на своих полосах сотни телеграмм из самых разных уголков мира. Пик пришелся уже на военные дни: 2 августа (по новому стилю) в сытинской газете (включая двухполосный экстренный выпуск за 3 августа) были напечатаны 82 заграничные телеграммы. Такую же картину (но в меньших масштабах) можно наблюдать и в «Новом времени», и в «Русских ведомостях», и вообще во всех крупных изданиях. 

Однако за пиком сразу последовал спад, связанный с внешними обстоятельствами: державы еще до начала полевых сражений начали битвы на информационном фронте. Как отмечает американский исследователь Д.Р. Уинклер, развитие и поддержка коммуникаций между союзниками, а также усилия держав по информационной изоляции противников играли в пропагандистских кампаниях важнейшую роль[4]. Еще за 30 лет до начала Первой мировой войны крупнейшие державы начали использовать информационные коммуникации в своих политических, дипломатических, экономических целях. Изоляция враждебных государств позволяла воздействовать не только на собственное общественное мнение, но и на настроения в нейтральных странах. Поэтому планы по информационной блокаде на случай войны разрабатывались «во многих, если не во всех» государствах накануне 1914 г[5].

Помимо жесткой телеграфной цензуры важное значение приобрело физическое уничтожение средств связи, в первую очередь – телеграфных кабелей. Уже в ночь с 3 на 4 августа, через несколько часов после начала войны, английскими кораблями были перерезаны кабеля, связывавшие Германию с Западным полушарием[6]. Атаки на германские коммуникации британский флот проводил по всей планете – от Китая до Мексики и Аргентины. В результате сношения Германии с внешним миром значительно ухудшились, что прямым образом сказывалось на восприятии Германии в нейтральных странах и на пропагандистских возможностях Берлина. Сама Германия вела не менее активную войну с коммуникациями союзников. Географическое положение Центральных держав позволяло без труда оборвать наземную связь между Францией и Россией и таким образом фактически изолировать последнюю от западных союзников. В первые полгода войны основные усилия были направлены на всемерное ухудшение связи России с Лондоном и Парижем через нейтральные страны. В течение осени 1914 г. германским флотом были перерезаны морские кабеля, идущие из Либавы и других российских портов в Швецию, Норвегию, Данию. Вступление Турции в войну сопровождалось атаками крейсера «Гебен» на коммуникации через Черное море, в результате чего 1 ноября был оборван кабель, соединявший Севастополь и болгарскую Варну[7].

Однако эти атаки были предусмотрены Англией, Францией и Россией еще за несколько лет до войны. Между 1911 и 1913 гг., в условиях нараставшей международной напряженности, союзники вели секретные переговоры по установке беспроводного радиосообщения на случай войны. Такое сообщение было установлено между Бобруйском и Парижем, (позже – сообщение Бобруйск-Севастополь-Бизерте-Париж). Эти каналы связи не были постоянными и надежными, но теоретически позволяли сохранять связь даже в случае успешной немецкой информационной блокады. Более стабильными, хотя и непрямыми, были сохранявшиеся каналы связи на Дальнем Востоке: через Китай и Японию вести из России приходили и в Западную Европу. Сохранялось сообщение через Данию и Швецию. Предпринимались попытки провести кабель между Англией и Россией в обход Скандинавии, до порта Александровск, крайней северной точки России[8].

Действия противоборствующих блоков по информационной блокаде друг друга незамедлительно сказывались на работе европейской печати. Русские газеты уже в первые дни войны столкнулись с практически полным разрывом телеграфного сообщения с Германией. Если 2 августа в «Русском слове» было напечатано 8 прямых телеграмм из Берлина, то уже 3-го – только две непрямые, через Копенгаген и Константинополь. 4 августа из Германии новостей не было вовсе. Аналогичная ситуация наблюдалась и в других газетах. Последней прямой телеграммой из Берлина (от агентства Вольфа) стало подробное описание торжественного заседания Рейхстага за 3 августа 1914 г. С этого времени практически все вести из Германии (а также Австро-Венгрии) доходили до России опосредованно, через нейтральные и союзные европейские столицы.

Развитие международного кризиса создавало риски для заграничных корреспондентов. Незадолго до войны  директор Санкт-Петербургского телеграфного агентства (СПА) А. Гельфер дал недвусмысленные указания корреспондентам в Центральных державах. Так, 26 июля 1914 г. в секретном письме он рекомендовал берлинскому корреспонденту А.И. Маркову «быть наготове с наступлением решительного момента отправиться из Берлина в Копенгаген и там организовать отдел Агентства»[9].

Опасения руководства СПА до самого последнего момента не разделяли редакции газет. По крайней мере, решение о выезде их корреспонденты принимали самостоятельно, под прямой угрозой ареста со стороны властей Германии и Австро-Венгрии. Венский корреспондент «Русского слова» Л.Н. Соколовский сумел написать в Россию только 6 августа, будучи уже в Цюрихе. Свой отъезд из австрийской столицы Соколовский назвал «побегом», так как иначе «Берхтольд (В 1914 г. – министр иностранных дел Австро-Венгрии – И.Б.) выместил бы на меня старую злобу и запрятал бы… подальше»[10]. Меньше повезло берлинскому корреспонденту «Русского слова» И.М. Троцкому, не успевшему вовремя выехать из Германии[11]. В письме из Берлина, которое пришло в редакцию газеты только 15 сентября 1914 г., Троцкий сообщал, что сидит в одиночной камере, в «убийственном» настроении и без средств к существованию. Видимо, для того, чтобы немецкая цензура пропустила это письмо в Россию, Троцкий присовокупил пространный рассказ о высоком моральном духе германского населения и о «блестящей» мобилизации армии[12]. В Австрии был арестован также  корреспондент «Нового времени» Д. Янчевецкий.

Переезд в другие страны и плохая работа телеграфов значительно усложнили жизнь заграничных собкоров. Особенно остро стоял финансовый вопрос. Об отсутствии средств даже на покупку продуктов писали практически все корреспонденты. Ситуацию значительно ухудшали перебои в работе телеграфов и почтамтов, из-за чего даже отправленные письма и переводы приходили с большими опозданиями. «Некоторые коллеги, бежавшие сюда из Германии и Австрии, буквально голодают, не будучи в состоянии получить из России деньги», - сетовал в августе 1914 г. Л.Н. Соколовский, который сам тогда не был до конца уверен, что его письма из Цюриха получают в Москве[13]. Со своей стороны, редакции газет старались поддерживать корреспондентов в нейтральных странах, однако одни направления по своей важности превосходили другие. Римский корреспондент М. Первухин жаловался редактору «Русского слова» Ф.И. Благову на отсутствие работы и сокращение жалования. По его словам, корреспонденты газет в Копенгагене получали достаточно средств не только на жизнь, но и на телеграфные расходы, в то время как сам Первухин и его семья «питались баландой из разных кубиков и экстрактов»[14].

Несмотря на многочисленные трудности, собкоры за границей в течение первых месяцев войны активно пытались наладить доставку корреспонденции в Россию. Весьма значимую роль в этом деле сыграл Копенгаген. Нейтральная датская столица в начале войны стала крупным перевалочным пунктом для тысяч русских, французов и англичан, сумевших бежать из враждебной Германии. Это же касалось и журналистов, многие из которых (как, например, И.М. Троцкий и А.И. Марков) продолжили свою работу в Дании. Главным преимуществом Копенгагена была относительная близость ко всем основным европейским державам. Для русских корреспондентов особо важной была возможность бесперебойной связи с родиной, в основном –  через нейтральную Швецию.

С осени 1914 г. Копенгаген вместо потоков беженцев стал принимать не менее крупные потоки информации со всей Европы. А.И. Марков отмечал, что «Копенгаген, благодаря своему благоприятному положению, стал политическим центром Европы и здесь стали сосредотачиваться сведения со всего мира»[15]. В столице Дании можно было получить относительно достоверную информацию о жизни в стане врагов, а также – посредством телеграфных сообщений –  распространять сведения ложные. Корреспондент «Русских ведомостей» А. Деренталь считал Копенгаген «передаточной станцией»[16] и своеобразным «наблюдательным постом», с которого можно было увидеть реальное положение дел в «Старом Свете». Соответствующим был и «контингент», пребывавший в датской столице во время войны: «Со всех воюющих и покамест еще “нейтральных” сторон съехались сюда журналисты, политические инспираторы, дельцы и просто темные люди»[17]. Копенгаген и другие «нейтральные» столицы получили шутливое прозвище «жертвы нейтралитета», другими словами – города, чья репутация сильно страдала из-за «информационных войн» крупных держав. Репутация «столицы обмана» сделала Копенгаген объектом насмешек со стороны журналистов и читателей газет. Корреспондент «Русского слова» привел некоторые распространенные шутки по этому поводу: «Врет, как датчанин»; «Врет, как из Копенгагена»; «Мне сегодня... отказала любимая девушка со словами: “Я не могу верить человеку из Копенгагена”»[18].

Л.Н. Соколовский и И.М. Троцкий одними из первых сумели наладить контакт с редакцией своей газеты и начали отправлять «окольными путями» сведения о происходящем в Европе. Уже в сентябре 1914 г. Соколовский в своем письме Ф.И. Благову предлагал отправлять в Копенгаген «сводные бюллетени… из отдельных фактов, настроений, слухов», что помогло бы «составить одну общую картину положения Австрии и ее политики»[19]. Отправлять бюллетени журналист предлагал И.М. Троцкому, который уже вскоре после письма из берлинской тюрьмы был выпущен из Германии вместе с другими русскими подданными непризывного возраста. В октябре 1914 г. Троцкий, по его словам, уже успел наладить связи в редакциях датских газет, а также в Берлине, откуда ему «контрабандою» начали сообщать внутригерманские новости[20].

В течение 1914-1915 гг. И.М. Троцкий неоднократно ходатайствовал по поводу оплаты деятельности корреспондентов – граждан нейтральных государств – на территории Германии и Австро-Венгрии. По словам Троцкого, в январе 1915 г. датский журналист М. Йоргенсен готов был «поработать» в Германии, «если ему, конечно, хорошо заплатят»[21]. Судя по всему, просьбы Троцкого были услышаны в Москве, так как в апреле 1915 г. он договорился с другим датским журналистом М. Вульфом (псевдоним Олаф Ульсен), который «обязался» проехать крупнейшие города Центральных держав и взять интервью у ряда крупных политических деятелей. «Разумеется, - писал Троцкий, - материал будет обработан (курсив наш. – И.Б.) в Копенгагене под моим непосредственным наблюдением»[22]. Использование нейтральных граждан в роли корреспондентов давало очевидные преимущества, так как они имели право «увозить с собой» свои личные наблюдения и записи. Это позволяло сделать каналы получения информации из Германии и Австрии более устойчивыми[23]. С другой стороны, услуги таких корреспондентов были недешевыми и не гарантировали оперативность доставки материалов в редакцию.

Значительные затруднения в работе собкоров за границей временно изменили источники информации у подавляющего большинства газет. Даже «Русское слово» 4 августа не напечатало ни одной телеграммы от своих корреспондентов из Западной Европы, о чем отдельно уведомило читателей[24]. В этих условиях фактически единственным источником заграничных новостей на определенное время стало СПА (с сентября 1914 г. – Петроградское телеграфное агентство, ПТА). Важно отметить, что источники информации самой СПА с началом войны также заметно сузились. Основным поставщиком новостей для Петербурга стали  агентства Гаваса и Рейтера. Телеграммы с пометками «Париж» и «Лондон» практически безраздельно господствовали на полосах крупнейших русских газет. Основные события на фронтах войны и внутри вражеских государств подавались исключительно через призму телеграфных агентств. Крупнейшие газеты, таким образом, ретранслировали официальную точку зрения на международные события.  Частично это можно было объяснить желанием самих газет в условиях плохой работы связи публиковать только проверенную информацию[25].

Трудности с иностранной корреспондентской сетью не останавливали газеты в поисках альтернативных источников информации. Касалось это в том числе и Германии, откуда в нейтральные страны «просачивалось» немало сведений. По мере установления постоянных контактов с заграничными собкорами, газеты стали вновь заполнять их телеграммами свои полосы. Первые сообщения от «заграничных сотрудников» стали приходить уже 8-10 августа.  Например, собкор «Русских ведомостей» в Копенгагене Г.А. Гроссман уже 7 августа прислал 15 телеграмм  в Москву, причем 11 из них были посвящены внутригерманским делам. В первые месяцы войны телеграммы «из вражеского стана»  редакции соединяли в тематические колонки – «Из Германии», «Германия», «Австрия».

Несмотря на большое количество военных сводок из Парижа, газеты изначально стремились улучшить освещение событий в Европе своими силами. «Русские ведомости» уже в августе 1914 г. значительно расширили «отдел иностранных корреспонденций», выяснявший «последствия  общеевропейской войны в области экономической и культурно-общественной»[26]. Важным этапом стало появление на первых полосах газет систематических военных обзоров. От «сухих» и малоинформативных сводок штаба Верховного Главнокомандующего обзоры военных аналитиков отличались пространными рассуждениями и живым слогом, давали более ясную картину боевых действий и перспективы развития кампании.

Уже первые дни германского наступления в Бельгии выявили противоречия между военными обозревателями и СПА. Так, обозреватель А.Н. Оглин сетовал на «крайнюю запутанность и противоречивость» телеграмм СПА с Западного фронта. Среди причин журналист называл краткость французских официальных сообщений, а также то, что СПА «искажало «названия… и самые сообщения»[27]. СПА прислало в редакцию «Русских ведомостей» телеграмму, где назвало эти обвинения «голословными». На это «Русские ведомости» ответили, что СПА искажает не только зарубежные, но и русские телеграммы. Согласно сообщениям СПА «выходят столкновения по фронту, обозначенному четырьмя пунктами, составляющими четырехугольник». Как отмечало издание, ни одна агентская телеграмма не имела пометки времени отправления, и потому «какое-нибудь запоздалое сообщение сходит за новое событие, а ведь это тоже недалеко от искажения». В условиях войны СПА стало требовать от газет новых доплат за телеграммы, однако, как и в мирное время, оставалось «крайне медленным»[28] и ничего не предпринимало для улучшения своей работы. По утверждению «Русских ведомостей», корреспонденты московских газет опережали СПА «на многие часы, а иногда на целые сутки», даже в передаче официальных известий[29].

Попытки Германии вырваться из информационной блокады сопровождались активными действиями немцев в нейтральных странах. Как и русские журналисты, немцы активно использовали в своих целях Данию, рассылая из Копенгагена многочисленные «новости» из стана своих врагов. А.И. Марков в октябре 1914 г. отмечал, что немцы прибегали «ко всем возможностям» чтобы их новости стабильно появлялись в датской печати, откуда они «так или иначе» проникали в страны Антанты. Корреспондент призывал проводить не менее интенсивную работу, печатать сообщения и снимки с театра военных действий и «вообще все, что касается России и русских»[30]. О необходимости подобной работы говорили и русские газеты. Уже в середине августа 1914 г. на заседании Петроградской военно-цензурной комиссии редактор «Биржевых ведомостей» С.М. Проппер выступил с инициативой активного информационного противодействия немцам. Проппер, в частности, настаивал на необходимости «широких правительственных мероприятий за границей для борьбы с систематическим измышлением иностранных агентств Вольфа, Коррбюро и Ритцау о внутреннем положении в России»[31].

Инициативы из журналистской среды имели под собой основание. В ситуации, когда война стремительно охватывала все сферы жизни государств, игнорировать пропагандистский фактор было опасно. Тотальная цензура, закрывшая многие каналы информации, вызывала у населения обратную реакцию: чем меньше сообщали лаконичные сводки Ставки, тем сильнее было желание обывателя узнать больше о положении на фронте. Нежелание властей расширять информационные потоки и «делиться» с населением новостями вызывало общественное недовольство, которое активно ретранслировали некоторые печатные органы. «Читающая публика, воспитанная на традиционных представлениях о войне, ждет конкретных и точных известий о “победах” и “поражениях” и нередко испытывает при чтении… официальных бюллетеней чувство недоумения и разочарования», - отмечала «Речь» в октябре 1914 г[32]. «Информационный голод» усиливал восприимчивость общества к слухам, при этом чем дольше продолжалась война, тем фантастичнее были слухи. «Новое время» уже в самом начале войны неоднократно выражало недовольство тем, как быстро множатся слухи и как трудно крупной печати этому противостоять[33]. В «море лжи», создававшемся бульварной печатью, могли проникать (и, скорее всего, проникали) слухи из-за границы, в том числе имевшие «немецкое» происхождение.

Косвенно опасность распространявшейся «лжи» о России понимали и представители власти. 4 августа руководство СПА получило секретное письмо из министерства иностранных дел, в котором дипломаты указывали на необходимость мер против немецкой пропаганды. Предполагалось посредством информационных агентств и печати «организовать борьбу негласным путем против распространения за границей вредных для наших государственных интересов ложных сведений о России»[34]. Созданная позднее межведомственная комиссия под председательством директора Второго департамента МИД А.Н. Бентковского 11 августа приняла решение распространять сведения о России за границей с помощью официальных бюллетеней Главного управления Генерального Штаба (ГУГШ)[35].

Тесный контакт ГУГШ устанавливал и с русской печатью. С 3 августа 1914 г. ежедневно, утром и вечером проводились собрания, на которых представитель Генерального Штаба, полковник А.М. Мочульский сообщал представителям прессы официальные сводки с фронтов. Поначалу эти заседания имели формат «пресс-конференции»: представители газет задавали вопросы о военных действиях, Мочульский же отвечал «в пределах возможного». Стоит отметить, что ГУГШ своей главной задачей в сфере информационной борьбы считал «своевременное узнавание обо всех существенных германских попытках к тому, чтобы наносить нам вред путем печати»[36]. Позиция «обороняющегося» в этом противостоянии была, с одной стороны, достаточно пассивной, с другой – позволяла «опровергать» германские сообщения без каких-либо подробностей, освобождала от необходимости развернуто и подробно «оправдываться». Постоянные сообщения с опровержениями «очередной немецкой лжи» не столько рассеивали слухи, сколько портили репутацию германским источникам информации. В этом деле помощь периодической печати была крайне необходима.

Уже на первых заседаниях Мочульский выразил надежду, что получит от печати поддержку «в борьбе с неправильным освещением фактов в телеграммах агентства Вольфа» и других австрийских и германских телеграфных агентств[37]. Вместе с этой «просьбой» полковник стал систематически передавать русским газетам примеры «лживых» немецких телеграмм. Представитель ГУГШ подчеркивал, что передавал прессе «образчики» германской пропаганды, содержание которых необходимо было официально опровергнуть, чтобы не вызывать в обществе сомнений и «ненужных» слухов. Схема «опровержений» была достаточно проста: сначала воспроизводилось содержание телеграмм немецких агентств (как правило, в интерпретации и практически без прямых цитат), затем сообщалось «действительное» положение дел. В конце заявлений читателям, как правило, напоминали, что немецкие сообщения, ввиду своей изначальной «лживости», «не нуждаются в опровержении (курсив наш – И.Б.)» и вообще не заслуживают какого-либо внимания[38]. Возникающее противоречие не смущало ГУГШ, и Мочульский практически на каждой встрече с представителями прессы опровергал «не нуждающиеся в опровержении» сообщения агентств Вольфа, Ритцау и Корреспонденц-бюро[39].

Для официальных опровержений выбирались, как правило, самые «нелепые» слухи и «фантазии» немцев о положении на фронтах и в тылу противников Германии. Опровержение их действительно не составляло труда[40] и к тому же помогало создавать в общественном мнении (дома и за рубежом) предубеждение о заведомой неправдоподобности всей информации, исходящей от германских газет и телеграфных агентств.  Так, например, русская печать с подачи Мочульского «опровергла» сообщение о тайной краже немецким цепеллином английского короля Георга, за которого якобы потом Германия получила от англичан выкуп в 100 миллионов марок[41]. Опровергались также многочисленные «бредовые» сообщения об «удрученном настроении» населения, о восстаниях и целых революциях внутри держав Антанты[42]. Неоднократно австрийская и германская печать «уличалась» в необоснованном «раздувании» побед и замалчивании поражений своих армий[43]. «Победные реляции» штабов Центральных держав представали в сообщениях ГУГШ настолько далекими от реальности, что порой противоречили сами себе, а поверить в их правдивость якобы не могли даже сами немцы и австрийцы[44]. На эту тему по страницам русских газет ходил анекдот: «Официальное сообщение австрийского главного штаба о последних действиях на фронте Ченстохов–Краков: “наша армия победоносно отступает, русские в панике ее преследуют”»[45].

Наиболее показательным было опровержение германских сведений о «зверствах» русских войск. «Русское слово» разоблачало «гнусную ложь берлинских газет», которые якобы утверждали, что по улицам Петербурга «разъезжают казаки с пиками, на которых насажены головы детей австрийских и германских подданных»[46]. Согласно другому сообщению один из немецких офицеров «видел» в восточно-прусской деревне десятки изувеченных и убитых казаками немок, у многих из которых были «отрезаны пальцы вместе с обручальными кольцами»[47]. Неправдоподобность этим сообщениям придавали ежедневные пространные сводки о «зверствах» самих немцев, а также многочисленные примеры «рыцарского» поведения солдат союзных армий на поле боя и на оккупированных территориях.

Дискредитации немецких новостных сообщений служили и многочисленные статьи в печати о «вездесущей» и агрессивной германской пропаганде, распространяющей «сплошную ложь» о противниках Германии. При этом размах германской пропаганды явно преувеличивался[48]. Особенно сильное давление на себе ощущали нейтральные государства, общественное мнение которых немцы пытались склонить на свою сторону. Неоднократно публиковались «разоблачения» немецкой пропаганды в США, Румынии, Болгарии, Италии, а также сообщения о попытках подкупа немцами местной печати[49]. Однако так как сама война выставляла на первый план «правду», то «ухищрения» германских пропагандистов якобы не имели успеха. По утверждению русской печати, общественное мнение нейтральных стран неизменно было на стороне союзников и относилось «с недоверием» к германским сообщениям[50]. Пресса подчеркивала, что путь пропаганды и «бесконечной лжи» был тупиковым, так как рано или поздно «правда» станет известна всем, кого немцы пытались обмануть. «Не в меру усердная немецкая пропаганда только распространяет все большее недоверие к немцам... Если нельзя распространять “правду о Германии” другими, более приемлемыми способами, то лучше совсем замолчать», - убеждены были «Русские ведомости»[51]. Однако неверно было бы утверждать, что ГУГШ (а вслед за ним – и русская печать) только отбивали информационные атаки немцев и не пытались формировать собственную повестку.

К концу августа 1914 г. сложился определенный формат встреч Мочульского с представителями печати. Вначале зачитывались «официальные» сообщения от ГУГШ, содержавшие краткую характеристику положения на фронтах. Затем шел блок новостей из европейских государств, прежде всего – из Германии и Австро-Венгрии. На первых заседаниях переход к этим новостям сопровождался предупреждением, что начинаются новости «неофициальные»[52]. Некоторые газеты запрашивали источники информации, однако Мочульский последовательно отказывался их называть, ссылаясь на то, что сам «не мог ручаться» за достоверность[53]. Тем не менее, «неофициальные сведения» из стана противника Мочульский зачитывал ежедневно, «предлагая» их к публикации. Так было на самом первом заседании 3 августа, когда полковник сообщил, что «злоупотребления» немцев белым флагом на Западном фронте «подтверждаются». На вопрос представителя «Копейки», можно ли считать эти сведения «официальными», Мочульский дал весьма характерный ответ: «Слово “подтверждается” совершенно исчерпывает достоверность, особенно если эта фраза будет повторена всеми газетами (курсив наш. – И.Б.)»[54].

Между тем «неофициальные» сообщения чаще всего повествовали о внутреннем положении Центральных держав, с которыми (особенно в первый месяц войны) не было практически никакой связи. Помимо общих слов об «огромных потерях»[55] и «падении боевого духа» немецкой армии, эти сообщения содержали в себе обстоятельную информацию о внутренней жизни Германии и Австрии, нередко – с цифрами и статистикой[56]. Очевидно, что крупные и респектабельные издания избегали печатать непроверенные сведения и просили конкретный источник информации, дабы не встать в один ряд с бульварной прессой. Однако Мочульский не только не сообщал источники, но и требовал, чтобы эти новости не подавались как официальные[57]. Представитель газеты «День» предложил печатать эти новости под заголовком «Из высокоавторитетного источника». Представитель ГУГШ порекомендовал этого не делать, отметив, что «вы их (новости – И.Б.) уже выделяете постановкою на то место, где они видны (курсив наш. – И.Б.), поэтому указание на источник не является необходимым»[58]. Таким образом, Мочульский фактически подталкивал печать публиковать непроверенные сведения, выделяя им «видное» место на полосах. Со своей стороны, представители  газет не сразу осознали, что «неофициальные» сведения Генштаба «предлагались» им со вполне определенными пропагандистскими целями.

Газеты реализовали «предложение» Мочульского в разных формах. «Новое время» размещало «неофициальные» сведения на второй полосе (на первой и в годы войны размещалась реклама), сразу после сообщений из Генштабов союзных армий. Для них была создана отдельная колонка «Последние известия», новости в которой дословно повторяли сведения Мочульского и не сопровождались никакими пояснениями. «Речь» печатала «неофициальные» сведения под заголовком «Военные известия» и в скобках приписывала, что они «из авторитетного источника» (несмотря на возражения Мочульского). Это «уточнение» нужно было еще и для того, чтобы иметь право иногда критиковать немецкую печать за распространение ею «явно нелепых россказней» о России «без указания источника и без всяких ссылок на какие-либо доказательства (!! – И.Б.)»[59].

Московская печать была в несколько более выгодном положении: так как «неофициальные» сведения шли из Петрограда, то в качестве источника ставилась российская столица. Судя по всему, стенограммы заседаний регулярно телеграфировались из Петрограда в Москву в форме бюллетеней. Так, в архиве «Русского слова» в РГАЛИ сохранился присланный в редакцию бюллетень за 19 сентября 1914 г., где помимо краткой сводки о положении на фронтах присутствует раздел «К сведению редакции». Новости в нем (голод в Трансильвании, недокомплект офицеров в австрийской армии, тяжелое экономическое положение Германии) по форме и содержанию схожи с «неофициальными» сведениями от Мочульского[60]. Стоит отметить, что «Русское слово» и «Русские ведомости» не выделяли отдельные колонки для этих новостей, а включали их в тематические разделы о Германии и Австро-Венгрии.

Помимо ежедневного информирования прессы, Мочульский на заседаниях часто высказывал «рекомендации» по освещению боевых действий, союзных армий и армий противников. В этом смысле его встречи с представителями печати часто были похожи на заседания военно-цензурной комиссии. К примеру, 8 августа 1914 г. полковник призвал не сообщать о случаях неисправностей немецких и австрийских боеприпасов, так как «эти сведения могут попасть куда не следует»[61]. В другом случае полковник обращал внимание на то, что в одной из газет поражение французов в Лотарингии помечено жирным шрифтом. На этом фоне соседнее сообщение о поражении немцев было незаметно, «а между тем неудача уже оттенена»[62]. Мочульский рекомендовал газетам «подумать» о репрезентации союзных армий на своих страницах, указывая на необходимость «выделения» их побед даже в том случае, если успехи немцев более значительны[63].

Развитие боевых действий, увеличение фронта и масштабов сражений все больше усиливали интерес общества к войне. Косвенно это можно понять и по стенограммам заседаний, на которых представители газет неоднократно просили у Мочульского «уточнений» и «разъяснений» о положении на фронте и о перспективах кампании. Официальные сообщения не устраивали печать, и поначалу у газет была надежда, что Мочульский в конфиденциальной обстановке будет делать более подробные зарисовки. Мочульский не уходил от ответов, однако старался не переходить заранее определенные рамки и, как правило, не шел навстречу потребностям газет. На одном из заседаний в ноябре 1914 г. представитель «Петроградского листка» в очередной раз пожаловался на «гомеопатические дозы» официальных сведений с фронтов, что постоянно приводило к «массе слухов» среди населения. Мочульский в резкой форме ответил, что Генеральный штаб «не собирается выпускать произвольные сообщения» ради борьбы со слухами[64].

Интенсификация боевых действий приводила командование к выводу, что оповещение газет о состоянии дел на фронте не может быть увеличено. Наоборот, было решено придерживаться изначальной тактики «сухих», малоинформативных сводок. На этом фоне «неофициальные» сведения становились все более подробными и затрагивали многие стороны жизни вражеских государств. Этими сообщениями ГУГШ давало понять газетам и их читателям: упорные сражения на фронтах были важны, однако гораздо большее значение приобретало внутреннее состояние противников. Война затягивалась, и главную роль теперь играло не столько количество солдат, сколько их боевой дух, и не количество винтовок, а количество ресурсов для их дальнейшего производства. «Мы можем совершенно определенно сказать, - заявил Мочульский представителям печати 29 августа 1914 г. -  при настоящих условиях… кто больше вынесет бремя военного времени, тот останется победителем <…> Главный вопрос войны – не в интенсивности напряжения сил... но в продолжительности этого напряжения»[65]. По мысли Генштаба, ежедневная подборка новостей о «крайне тяжелом» внутреннем положении Германии и Австрии вызвала у общества гораздо больше положительных эмоций, чем развернутые и подробные сводки с фронта. Логика здесь достаточно проста: даже самая оптимистичная сводка осенью 1914 г. не могла обещать скорого окончания войны, тогда как сообщения о надвигающемся голоде в Германии вселяли надежду, что немцы без хлеба скорее «сами сдадутся» через три-четыре месяца, чем будут долгие годы держать оборону со всех сторон.

Эта тенденция повлияла на содержание стенограмм заседаний под председательством Мочульского. С конца августа 1914 г. последовательно уменьшались ежедневные «официальные» сводки и одновременно увеличивались «неофициальные». Все меньше было новостей с фронтов и все больше – о тяжелом положении в стане врага. Важно отметить, что уменьшение сообщений с фронта происходило на фоне крупных битв в Восточной Пруссии, Галиции и Польше. Нередки были случаи, когда Мочульский не предоставлял вообще никаких официальных сведений, а взамен «предлагал» очередную сводку данных о росте дефицита продуктов в Германии и недостатке обмундирования в Австрии[66]. Осенью 1914 г. стенограммы заседаний стали, фактически, ежедневным бюллетенем, который передавался газетам без каких-либо предварительных обсуждений[67]. Представители печати не игнорировали «неофициальные» сообщения и систематически передавали их в редакции. Однако на самих собраниях их гораздо больше интересовало положение русских армий в Польше, чем размер ежедневного пайка в Берлине и Вене.

Таким образом, начавшаяся в августе 1914 г. Великая война оказала огромное влияние на работу русской печати. Редакциям газет приходилось фактически заново выстраивать корреспондентскую сеть в Европе, восстанавливать связи с проверенными сотрудниками и в срочном порядке искать новых. Значительно изменились направления работы зарубежных корреспондентов: довоенная «периферия» (Копенгаген, Стокгольм, Рим, Цюрих и другие «нейтральные» столицы) стала в годы войны играть важнейшую роль в деле информирования населения о внутреннем положении Центральных держав.

Новые условия инициировали попытки тесного взаимодействия между печатью и военными ведомствами. Последние стремились использовать печать в пропагандистских целях, но подходили к этому вопросу осторожно, «предлагая» газетам новости с «нужным» для себя содержанием. Газеты, со своей стороны, продолжали видеть себя, прежде всего, источником информации, а только потом – «рупором» военной пропаганды. Активно сотрудничая с властью и приняв «с пониманием» жесткие цензурные меры военного времени, печать в то же время старалась сохранить относительную самостоятельность в новых условиях.



[1] РГАЛИ. Ф. 1701. Оп. 2. Д. 4. Л. 1.

[2] Русское слово. Экст. приб. к № 166, 3 августа 1914 г., стр. 2.

[3] Внешние известия вытесняли не только внутриполитические и экономические новости, но даже рекламу, обычно располагавшуюся на первой странице выпуска.

[4] Winkler J.R. Information warfare in World War I // Journal of military history. Lexington (VA), 2009. Vol. 73, N 3. P. 846.

[5] Ibid. P. 848.

[6] Корреспондент «Русских ведомостей» в Соединенных Штатах И. Рубинов вспоминал: «Когда в первые недели приходившие из Европы сведения все были в пользу тройственного соглашения, “New York Journal” извинялся перед немецкими читателями, заявляя, что он не предубежден против немецкой стороны, но может печатать только те известия, которые доходят». Нейтральная Америка // Русские ведомости. 1914. 6 ноября. № 256. С. 6.

[7] Winkler J.R. Op. cit. P. 856.

[8] Winkler J.R. Op. cit. P. 857.

[9] РГИА. Ф. 1358. Оп. 1. Д. 943. Л. 130.

[10] НИОР РГБ. Ф. 259. Оп. 1. П. 21. Л. 11

[11] Арест корреспондента «Русского слова» // Русское слово. 1914. 12 августа. № 175. С. 4.

[12] Талантливый журналист и писатель, Троцкий сумел и в этом письме раскритиковать немецкую армию: «Если немецкие газеты пишут правду, то германцы до сих пор нигде еще не потерпели поражений. Вот он, германский милитаризм!». НИОР РГБ. Ф. 259. Оп. 1. П. 22. Л. 8.

[13] НИОР РГБ. Ф. 259. Оп. 1. П. 21. Л. 18.

[14] НИОР РГБ. Ф. 259. Оп. 1. П. 18. Л. 11.

[15] РГИА. Ф. 1358. Оп. 1. Д. 943. Л. 173.

[16] В стороне от европейского пожара // Русские ведомости. 1914. 4 октября. № 228. С. 5.

[17] С наблюдательного поста // Русские ведомости. 1914. 4 сентября. № 203. С. 5.

[18] Жертвы нейтралитета // Русское слово. 1914. 29 ноября. № 265. С. 4.

[19] НИОР РГБ. Ф. 259. Оп. 1. П. 21. Л. 9.

[20] Там же. П. 22. Л. 10.

[21] НИОР РГБ. Ф. 259. Оп. 1. П. 22. Л. 14.

[22] Там же. Л. 16.

[23] В письме за январь 1915 г. Троцкий приходил к выводу, что «телеграфировать [корреспонденту]  из Германии и Австрии мне… было бы бесцельной тратой денег, труда и времени, ибо немецкая цензура все равно все интересное выбросит». См.: Там же.

[24] Русское слово. 1914. 4 августа. № 167. С. 3.

[25] К примеру, «Русское слово» сознательно полагалось на телеграммы ПТА и решило не печатать другие сообщения, «не проверив их в смысле источника и по существу». См.: Французская печать // Русское слово. 1914. 7 августа. № 171. С. 3.

[26] РГАЛИ. Ф. 1701. Оп. 2. Д. 4. Л. 2.

[27] Наступление германских войск // Русские ведомости. 1914. 11 августа. №175. С. 2.

[28] Сам А.И. Марков признавал, что «корреспонденты русских газет, проживающие в Копенгагене, с одной стороны часто опережают нас, а с другой – снабжают свои редакции большим количеством материала». См.: РГИА. Ф. 1358. Оп. 1. Д. 25. Л. 236.

[29] Русские ведомости. 1914. 14 августа. № 178. С. 4.

[30] РГИА. Ф. 1358. Оп. 1. Д. 943. Л. 173.

[31] Там же. Оп. 1. Д. 2. Л. 18.

[32] Речь. 1914. 25 октября. № 275. С. 2.

[33] «Посмотрите, что сейчас делается на улицах. Появились никому неведомые газетки, которые разбрасывают листки с аршинными заглавиями, конкурируя между собой в невероятности и вздорности сообщений. Не газеты, а сплошное море лжи». См.: Газетные мародеры  // Новое время. 1914. 12 августа. С. 5.

[34] РГИА. Ф. 1358. Оп. 1. Д. 25. Л. 4.

[35] Там же. Л. 6. Подробнее о деятельности этой комиссии см.: Асташов А.Б. Пропаганда на Русском фронте в годы Первой мировой войны. М., 2012. С. 43-45.

[36] Цит. по: Асташов А.Б. Указ. соч. С. 58.

[37] РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 4900. Л. 10.

[38] «Говорить, что статья эта представляет сплошной вымысел от начала до конца, конечно, излишне». См.:  Там же. Л. 25 об., 286.

[39] Частично это противоречие объясняла английская «Таймс»: «Мы продолжаем публиковать германские сообщения лишь потому, что полезно ознакомиться с характером той лжи, которая преподносится немецкой публике. Немцы отчаянно дерутся и отчаянно врут. Чем серьезнее их положение, тем больше они бросают пыль в глаза». См.: Там же. Л. 300.

[40] Так, одна из австрийских газет в январе 1915 г. заявила, что русские войска истощены до предела и «скоро выставят последнего человека». Последние известия // Новое время. 1915. 14 января. № 13939. С. 15.

[41] Образцовая ложь // Русское слово. 1914. 13 сентября. № 200. С. 4.

[42] Так, 10 августа Мочульский сообщил, что немцы распространяют слухи о революции на русском Кавказе. См.: РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 4900. Л. 21. См. также: Немецкие фантазии // Новое время. 1914. 28 декабря. № 13924. С. 2.

[43] «Малейший случайный успех германской армии раздувается в наше крупное поражение». Политическая гниль //Новое время. 1915. 29 января. № 13954. С. 4.

[44]«Лживые сообщения немецких газет, не перестающих трубить о грандиозных победах немцев на французском театре войны и о самых, якобы, незначительных потерях немцев, уже вызывают в [немецком] обществе тревогу и недовольство». Народ и правительство // Русское слово. 1914. 9 сентября. № 196. С. 4

[45] Австро-германские отношения // Новое время. 1914. 30 ноября. № 13896. С. 2.

[46] Гнусная ложь берлинских газет // Русское слово. 1914. 14 августа. № 177. С. 5.

[47] РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 4900. Л. 86.

[48] «Деятельность германских агентов разветвляется и проникает всюду, как зеленая плесень в сыре». Политическая гниль //Новое время. 1915. 29 января. № 13954. С. 4.

[49] Попытка всемирного обмана // Новое время. 1914. 19 сентября. № 13824. С. 4; Германия и печать // Новое время. 1914. 9 ноября. № 13875. С. 3.

[50] «Германская пропаганда в Румынии не имела никакого успеха, вследствие явной враждебности общественного мнения германцам и австрийцам». Германские интриги // Новое время. 1914. 28 декабря. № 13924. С. 4.

[51] Воздействие на общественное мнение //Русские ведомости. 1914. 15 ноября. № 264. С. 2.

[52] «Затем позвольте без ссылки на источник предложить Вам следующие сведения». РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 4900. Л. 5.

[53] Там же. Л. 15.

[54] Там же. Л. 1.

[55] Там же. Л. 81.

[56] К примеру, 28 августа в «неофициальной» части сообщалось о падении промышленного производства в Австро-Венгрии на 50 %, без каких-либо пояснений о том, как эта информация была получена.  См.: РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 4900. Л. 63.

[57] В этом Мочульский «уличил», например, «Биржевые ведомости». См.: Там же. Л. 30. Другие газеты, например, «Новое время», также поначалу соединяли официальные и неофициальные сообщения ГУГШ.

[58] РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 4900. Л. 30.

[59] В последние минуты // Речь. 1914. 17 ноября. № 298. С. 3.

[60] РГАЛИ. Ф. 595. Оп. 1. Д. 7. Л. 18. Примечательно, что «сведения» сопровождались в данном случае прямым источником: «От Главного Штаба».

[61] РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 4900. Л. 17.

[62] Там же. Л. 26.

[63] «Официальные и официозные сообщения об успехах французов, англичан и сербов не выделяются из массы печатаемых в газетах телеграмм». РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 4900. Л. 102.

[64] Там же. Л. 254.

[65] РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 4900. Л. 66 об.

[66] Там же. Л. 15.

[67] Там же. Л. 86.



В этом разделе

На нашем сайте

публикуется оглавление журналов, издаваемых ИНИОН. Ведется индекс авторов и индекс рубрик.

Система Orphus